Как не испортить свое счастье.
Рассказ, новое. Как всегда — с четверга на пятницу.
Идем, поскрипывая снегом. Святочная тьма обнимает нас черными бархатными лапами. За мною вереницей мои зимолюбивые дети — ловят на бегу снежинки ртом. Сима в алой шали, Людочка в зеленом посадском платке, который так эффектно смотрится на ее рыжих волосах — как писал Набоков — зеленый — униформа рыжих; Рита — в сером пуховом платке, повязанном поверх шубки накрест. Коля и Сережа — в одинаковых синих комбезах, но у Сереги на голове шапка в виде осьминога со свисающими до плеч фиолетовыми щупальцами, а у Коли — шапка — единорог с пышной розовой гривой. Ваня в картузе с балалайкой.
Дошли до угла, повернули — а там — наши: дядя Андрей в белом тулупе, жена его — в черном, оба одинаковых высоких белых валенках. И дети их с ними: Ваня с гармошкой, Настя и Вася с корзинками для гостинцев, Маша со скрипкой.
Машина к нам подъехала — здоровый старый внедорожник — из него народ посыпался — радостный, нарядный — колядовщики — щедровщики
Больше всего на свете я люблю колядки. Любые — русские, испанские, перуанские, польские, украинские. Потому что в них, как говорят мои дети, радость и добрость.
Я несу звезду. На черенок от грабель приделано сито. Оно оплетено соломой и мочалом так, что получаются лучи звезды. А в самом сите — малюсенький вертеп: женская фигурка в синей накидке, ясельки с кукленышем, старик с бородой. Еще, конечно, ослик и телёнок. На звезду намотаны гирлянды огоньков и ленты.
Звезду у меня отбирают дети — им всем хочется ее нести. Они сначала орут и даже немного валтузят друг друга. Мы не вмешиваемся. Многолетняя многодетная практика показывает, что дети сами скорее установят свой порядок. Наоравшись и заехав пару раз друг другу по сопатке, или, как Ваня мой говорит — вломив в дюндель, они решают нести звезду по очереди. Иногда, в порядке исключения, вне очереди звезду несёт тот, кто очень громко плачет от трагической невозможности ее нести.
Все поют. Я бы даже сказала щебечут, подобно весёлым зимним птицам, и щеки у всех красные, как снегириные грудки.
Я не знаю этимологии этого слова, но все и так понятно: мы, щедровщики, щедро всем желаем всего самого наилучшего, щедро дарим радость. А люди нам так же щедро отдаривают, что могут: конфетки, денежки, как-то батон колбасы подарили.
У каждой калитки мы кричим:
— Пришла Коляда! Отворяй воротА!
— Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой! Дозвольте нам заколядовати!
— С новым вас годом! С доходом да с приплодом!
— Счастья вам, здоровья, молока коровья!
— Чтобы дети родились, чтоб коровы телились! Чтоб налоги вовремя платились! Всем многая лета и быстрого интернета!
Нам отпирают калитки, нас пускают в дома. Дети поют что-нибудь такое:
Ишло три бабушки колядовати под липку,
За ними зайчик хороше грае на скрипку.
Перша бабушка пирожок несе под липку,
За нею зайчик хорошо грае на скрипку.
Друга бабушка ковбасу несе под липку,
За нею зайчик хорошо грае на скрипку.
Если в доме дети, им мы показываем представление с деревянной козой под песню:
Я казу вяду, вы станьтя в ряду,
Шоб наша каза ня дура была,
Свой взяла сярпок, лазала в снапок,
И сама ела, детей кормила,
На синя моря поить водила.
А синя моря загорожена.
Куды каза рогам, там и жито стогам,
Куды каза хвастом, там и жито кустом!
А в поли вядро, а в хати дабро!
Хозяева кладут всякое в подставленные детьми корзинки. Дети счастливы в открытом дружелюбном рождественском мире.
С конфетами свой порядок: сначала собираем, а делим в конце. Но, опять же, если кто-то горько плачет от невозможности съесть конфету, правила меняются. Например маленький Вася вопит басом:
— Хочу Пука-Пукс!
И валится ничком на снег, и сучит ножками так, что с них соскакивают валенки. Тут мы, прежде всего, выясняем, что пука-пукс — это чупа-чупс, отыскиваем оный в корзинке и затыкаем васечкины отверстые уста этим самым пука — пуксом даже не разворачивая обертку.
Абсолютно счастливый Васечка достаёт изо рта конфету и протягивает народу с таким умиротворенным лицом, будто и не плакал вовсе:
— А петель почистите!
И сестра его Мария «чистит» — хохоча снимает обслюнявленную обертку.
— Антропоморфный! — вдруг сообщает одна из колядовщиц, тыкая варежкой в красный коттедж. Слово настолько не фольклорное и не рождественское, не говоря уж о том, что большинству просто непонятное, что все останавливаются, умолкают и крутят головами: смотрят то на женщину, молвившую сие, то на коттедж, указанный варежкой.
— Ну, — поясняет колядовщица (ее зовут Женя) — на человека похож. Вот, смотрите: дверь как рот, над ней два маленьких окошечка — носопырки, а полукруглые окна слева и справа, выше двери, будто прищуренные в улыбке глаза.
Мы смотри и киваем. Да, глаза, а из них будто слезы текут в виде гирлянд из дедморозов.
Дети переварили информацию и снова запели. Дверь — рот отворилась, вышла молодая женщина в очках, в накинутой на плечи куртке. Дети поддали жару. Ваня сорвал рукавички и заиграл на балалайке, другой Ваня на гармошке, Маша запиликала на скрипочке, прерываясь в такт — подтереть младшему братику сопли. И этот жест под детским носом — выглядел как перкуссия, кажется и у него был свой особый звук — вжжжжух..
Хозяйка дома, плачущего дед морозами, выслушала детское пение и сказала, строго глядя в краснощекие физиономии от трех до десяти лет:
— Я — агностик!
— Ура! — почему-то закричали дети и побежали дальше.
С тех пор дети знали, что антропоморфный — это на человека похожий, а агностики — люди, которые конфет не дадут, как ни старайся.
Я расстроилась, а дядя Андрей сказал:
— Но ведь она нас не приглашала. Как в песне той прекрасной поется: «Машина ехала, колеса терлися, вы не ждали нас, а мы приперлися.»
— Кто даст — тот князь, а кто не даст гордо — тот — бычья морда — крикнула я агностику. Она крутанула пальцем у виска и ушла в дом.
Подсчет, сортировку и раздел трофеев мы устраивали в трапезной храма. Ставили чайник, пили чай и все пели, пели, никак не могли остановиться.
К нам на шум-гам пришел батюшка. Я с ним мало была знакома, но знала, что он кавказских кровей. Я сначала немного испугалась, потому что он с таким неулыбчивым лицом зашел. Думала, вдруг ругаться будет. А он попросил нас спеть какую-нибудь ритмичную быструю колядку.
Мы стали петь «Каледа — не перепелка, Каледа — не тарахтелка — каледа — пошла по дорожке — Каледа — нашла железячку — каледа- пошла во кузнячку, каледа — скую топорочек, каледа — намостю мосточек- и так далее, зажигательно.
Батюшка внимательно слушал несколько секунд — ловил ритм, а потом ринулся отплясывать лезгинку так, что только чашки на столе прыгали. Дети с визгом кинулись к нему, скакали вприсядку и крутились волчком.
Я распевала колядку сладким конфетным ртом, топала ногой в ритм, а в голове у меня все копошилась эта женщина — агностик. Я думала, зачем она так с детьми-то? Неужели мы кому-то так досаждаем?
Я даже маме пожаловалась на досадную эту встречу, а мама мне сказала: «Дура ты Света, это же, возможно, самые счастливые ваши дни.»
Теперь, когда тот кавказский батюшка на войне, Женя, научившая нас слову «антропоморфный» — на погосте лежит, истаяв от химиотерапии, а по-украински петь стало вдруг некошерно, я думаю, что мама была права. Счастливые дни. И не надо было мне про бычью морду кричать, надо было благословить с любовью — не поганить это невозможное снежное счастье.
Автор [id332409196|Светлана Зайцева]
